Редкий случай, перед выходом я чистил ботинки, у которых уже асфальт сгрыз каблук, первый питался резиной, это было заметно по протектору шин на моей машине.

Собака бросается мне в ноги, как только я выхожу из лифта. Сколько лет здесь живу, никак не могу привыкнуть к этой шавке, словно маленькая неприятность, она застаёт меня врасплох, за ней вырастает старик-суховей, скорее даже сухостой в тёмных очках. Никогда не знаешь, куда он смотрит – на тебя или сквозь. Я даже готов был поверить, что он в них родился, в стране, где было очень много солнца. Он всегда носил их, будто от кого-то скрывал свои глаза. Он медленно поднимает руку в знак приветствия, я отвечаю ему: «Здрасьте». Его губы сухие выпускают сухие слова, их не слышно. Скорее всего, он сказал то же самое, а может на шавку свою, чтобы не лаяла. Та закружила вальс в его ногах.

Я пропустил вперёд цирк и вышел следом. Шоколадной плиткой уложен тротуар. В некоторых местах та отколота, кто-то унёс с собой, не с чем было пить чай, на самом деле, некачественный какао, надо было делать плитку из мрамора. Я тоже поднимаю кусок шоколадного тротуара, долго верчу его в руках. Вижу в нём цельный фундук, белый камешек гальки впился прямо в середину куска. Цвет его благородный и приятный. Некоторые вещи впитываются в сознание, как этот, шоколадно. Возвращаю на место часть тротуара. Подойдя к машине, я пнул колесо ногой: «Пора уже шипы поменять на летнюю».

Педалирую в центр, как тот малыш, что катился на своей железной машине с педалями. Сегодня туман, настолько густой, что можно подавиться, будто весь Питер столкнулся с одним большим обстоятельством, люди и машины пытаются рассеять его. Они двигают его туда-сюда, хотя многим из них уже обрыдло туда, а другим сюда. Так и мечутся, в основном те, что с желанием наметать себе икру на хлеб с маслом. Потихоньку смог рассеивается и исчезает. Дышать становится легче. Зелёный, как я и любил, он мне сопутствует всю дорогу. «Чудо». Чтобы поменьше людей, поменьше машин, с которыми по пути мне, это не значит, что мы единое целое, мне наплевать на них, им на меня. Один, услышав меня, так и сделал, приоткрыв окно, возможно, он тоже думал о резине. Только потом я заметил, что чудо ехало сзади с мигалками и флажками. Этим наплевать на всех. Мы как космическая пыль, по сути, которая осела на поверхности шара, тот висит в комнате оригинальной люстрой, одним из десяти, где лампочка по центру своей центробежной плёткой гоняет вокруг себя остальные шарики разных размеров. Конструкция вращается по кругу. Мы проросли, мы выжили и культивируем цивилизацию, покуда тряпка мокрая в руке какой-нибудь Кассиопеи или Ариадны, что прислуживает во дворце вселенной, нас не сотрёт словно быль, банально делая уборку в доме раз в неделю. Останавливаюсь у колонн. У них толстые ноги, вперёд выставлена одна, вторая осталась под юбкой крыши. Каждая из колонн выставила по ноге, но мне не остановиться: «Извините, стелы, боюсь, я не потяну вашего тарифа. Нет, нет, даже не уговаривайте, не то что стоянки, с вами даже остановка запрещена», – вижу неподалёку сутенёра с полосатой палкой, именно ею он выгуливает девочек и зарабатывает. Провожает меня взглядом: «Проваливай, жмот». – «И тебе всего доброго, крахобор. Натяни на свой полосатый член резину с шипами и бей дальше добропорядочных граждан. Государство эбонитовых палок. Да, надо бы поменять резину», – вспомнил я про резину. – «И сделать развал-схождение. Да уж, некоторые хороши по пояс, остальное у них уже врастает в землю, в худшем случае, как у этого, уже в асфальт». Припарковался за углом. «Вот и вторая нога», – проник я мимо колонн в здание. Здесь меня уже поджидало приятное женское общество.

* * *

Я вошёл в ванную, где утопала в пене Шила.

– Ждать – глупо, идти навстречу – лениво, в итоге стоишь на своём. На своём одиночестве и не слышишь, как оно кричит: «Сойди дура, ты мне надоела».

– Что ты выбираешь, снежинок или мух? – шепчу я на ухо Шиле, которая болтает по телефону.

– Что?

– Я говорю, что ты выбираешь, снежинок или бабочек?

– Если ты про зиму и лето, то я за бабочек.

– Все на измене.

– Вчера поняла, чего не хватает. Уверенности. Я вся на измене. Я вот тоже думаю, в обменник пойти или ещё подождать, – улыбаясь мне, треплется по телефону жена. – Принеси из комнаты.

– Что принести?

– Ну, принеси, – кричала она мне из ванной, голая и мокрая, с телефоном.

– Ты чего такая радостная?

– На работу вышла.

– Я думал – замуж.

– Зачем мне муж, у меня есть машина.

«Она любила свою машину, ключи от неё она хранила на одной связке с ключами от квартиры и от его сердца», – понял Артур, с кем болтала жена.

– Знаешь, когда-то я тоже была чувственной, нежной, ранимой.

– А потом?

– А потом надоело. Я купила машину, теперь езжу и матерю всех подряд, – эмоционально объясняла жена, что она уже почти профессионал за рулём. На самом деле, по её педагогической шкале, я бы присвоил ей категорию «Интермедиат». Именно такие позволяют себе брань в салоне, впрочем, для кого-то это было неплохим методом сбросить пар.

«Полотенце», – подумал я. Я тоже иногда забывал нужные слова, но на Шилу это было не похоже.

На столе в гостиной лежала стопка перетянутых атласной лентой книг. Бант на самом верху из той же самой ленты, как у школьниц первого сентября. Я схватил связку и поспешил в ванную целовать жену.

– Там ещё торт. Поставь пока в холодильник, – зажала она трубку, чтобы там не услышали страшную тайну.

Я знал этот торт, это был Захер. Чёрный плотный вкусный. Я поцеловал жену в шею и пошёл на кухню поставить в холодильник вино. Махнулся с ним Рислингом на Захер.

– Здесь нолика не хватает на обложке, – крикнул я Шиле.

– Добавь, если нужно, но мне кажется, тебе этот возраст подходит больше.

«Нолика не хватает, добавь. Всё равно все нолики в прибыли будут биты одним тире, какой бы она ни была. Тире – это и есть единица… тебя, которая упадёт между датами переправой, считай, что всё время ты строишь вторую опору долгого своего моста, для тебя это мост, для остальных просто мостик, когда-нибудь он зарастёт мхом и бурьяном». Размышляя, я открыл бутылку немецкого белого, которое приятно запотело в ожидании…

– Тебе вина налить? – просунул я в дверь ванной.

– Не. Я сейчас уже выхожу.

– А сколько лошадиных сил у твоей машины? – начала уже подмерзать в остывающей воде Шила. – сто двадцать лошадиных сил? Мне это ничего не говорит, – с недоумением обсуждала она покупку подруги.

– Что это такое вообще – лошадиная сила? – спросила меня, уже покончив и с подругой, и с ванной, стоя на кухне в халате. Я уже пустил немецкую прохладу по венам и налил Шиле тоже.

– Ну, это единица измерения мощности автомобиля, – смотрел я на четвёрку, украсившую торт. Я не знаю, почему именно лошадиная? Почему не дали имя какого-нибудь человека? Как, к примеру, сила трения в Ньютонах, сила тока в Амперах, с таким же успехом можно было бы измерять силу машины в Поддубных.